Форум » *Леди&Джентльмены* » Другие фильмы Игоря Масленникова » Ответить
Другие фильмы Игоря Масленникова
флоренция: Очень хочу купить его фильм "Что сказал покойник?". Помогите в этом деле!Плачу любые деньги! [img src=/gif/smk/sm75.gif] Искала где могла и не могла.Желательно лицензию на ДВД
Михаил Гуревич: Алек-Morse пишет: Как утверждает фейсбук, у хороших людей завсегда беспорядок в архивах Поскольку мой беспорядок гораздо старше фейсбука, то я уже не просто хороший, а лучший
Алек-Morse: Михаил Гуревич пишет: гораздо старше фейсбука, то я уже не просто хороший, а лучший Суперстар!
Михаил Гуревич: Алек-Morse
Alexander Orlov: Михаил Гуревич пишет: А где всё это находится? В Интегруме.
Михаил Гуревич: Alexander Orlov пишет: В Интегруме. Глянем!
Alexander Orlov: "Двенадцатый Удар" по "Доктору Куин" Красная звезда, Москва, 06.07.1996 Один из моих коллег-журналистов насчитал недавно 18 телесериалов на шести общероссийских каналах. Признаюсь, и я поспешил заглянуть в программу. И слегка обомлел: действительно, на головы в основном лучшей половины человечества ежедневно обрушивается от 11 до 18 мыльных опер". Так вот. Из всех вышеупомянутых сериалов ни одного российского. ... Но, думается, появится пророк и в своем Отечестве. Скажем, загодя обречен на удачу "Театр Чехов ТВ", к работе над которым приступил Игорь Масленников, руководитель питерской студии "Троицкий мост", запечатлевший в нашей памяти и "Зимнюю вишню", и Шерлока Холмса. В небольших фильмах по небольшим же (по объему) рассказам Чехова мы увидим и Олега Басилашвили, и Михаила Светина, Анну Самохину и Ларису Гузееву. Высокая классика - она для нашей охудожествленной души тоже сказка. И в этом, повторюсь, главное.
Алек-Morse: По правде говоря, сериал по Чехову прошёл как-то скромно. Без большого ажиотажа.
Alexander Orlov: Интересно про "Пиковую даму". "Дагестанская правда", 2 ноября 2006 года. "Скотч-лайт и "Пиковая дама"" (интервью Игоря Масленникова) ... - Знаю, что "Собака Баскервилей" вовсе не самый любимый ваш фильм. Какой же? - "Пиковая дама", которую я вовсе не собирался ставить. Я был руководителем творческого объединения телевизионных фильмов на "Ленфильме", когда за "Пиковую даму" взялся Михаил Козаков. С ним заключили договор. Через какое-то время получаем телеграмму, в которой Козаков сообщает, что "потрясен и уничтожен величием пушкинской прозы", в связи с чем почитает себя недостойным... и отказывается от постановки. Надо сказать, что до него за экранизацию этой повести брались многие: Эйзенштейн, братья Васильевы, Михаил Ильич Ромм... История с Роммом сыграла решающую роль в решении Козакова. Оказывается, после начала работы над "Пиковой дамой" в судьбе Михаила Ильича начали происходить какие-то странные вещи. Его стали преследовать неудачи во всем - в быту, на киностудии, в личной жизни, перестали звонить друзья... И он решил, что все дело в "Пиковой даме". Только после того как он выбросил на помойку все материалы, связанные с "Пиковой дамой", его жизнь наладилась. Козаков, узнав об этой истории, струсил и решил, что этим лучше не заниматься. Следующим кандидатом на риск был кинорежиссер Анатолий Васильев. Он пригласил на роль Германна Александра Кайдановского. Они сняли часть материала и... перессорились. В общем, все остановилось. Мистика какая-то! При этом я оказался у разбитого корыта: на все про все осталось меньше половины первоначального бюджета. Тогда я решил снимать сам. Директор объединения стал меня отговаривать, твердя, что это мистическая история. Но как филолог я ответственно заявляю: Пушкин - абсолютно ясный, солнечный человек, напрочь лишенный общения с темными силами. А что касается призрака, то прочтите, что там написано: пришел Германн домой совершенно пьяный; денщик уложил его спать, и в таком состоянии ему привиделась эта самая графиня, которую он укокошил. - Как же вы объясняете неудачи ваших предшественников? - Мне кажется, дело в том, что "Пиковую даму" невозможно изложить в хронологическом порядке, она просто теряет то очарование, которое получилось благодаря этому вольному рассказу, записанному Пушкиным. Тот, кто пытался экранизировать "Пиковую даму", непременно сталкивался с этой загадочной, сложной композицией повести. Пушкин излагает историю как бы в обратной перспективе: сначала мы узнаем о произошедших событиях, а уже затем - как это произошло. Взявшись за "Пиковую даму", я попытался решить эту проблему. И при бедности сметы решил просто прочитать Пушкина, сообщить, наконец, миллионам русских людей подлинный текст поэта, а не оперный сюжет. Ведь в опере Чайковского все поставлено с ног на голову: действие происходит в восемнадцатом веке, события изложены последовательно и вообще от Пушкина там почти ничего не осталось. В каком-то путеводителе по Ленинграду я даже видел фотографию Зимней Канавки с подписью: "Знаменитая Зимняя Канавка, в которой утопилась пушкинская Лиза". Во-первых, у Пушкина не Лиза, а Лизавета Ивановна. Во-вторых, она вовсе не топилась, а благополучно вышла замуж... Но люди уверены, что она утопилась. И все это "благодаря" гениальной опере Чайковского. ...
Alexander Orlov: «Советская культура», 19 сентября 1972 года Рубрика: «День за днем» «Осилит умелый» Режиссер Игорь Масленников заканчивает на студии «Ленфильм» съемки фильма «Мы с автомобильного». — Это фильм о гонках и гонщиках, — рассказывает режиссер, принимавший участие вместе с Ю. Климановым, И. Ольшанским и Н. Рудневой в создании сценария ленты. Главного героя — участника ралли Ваню Кукушкина играет актер Евгений Леонов. Ралли — это трудная дорога в три-четыре тысячи километров. Нужна большая выносливость, чтобы преодолеть этот путь, вынести все его сюрпризы, большие нервные и физические нагрузки. День за днем, час за часом, секунда за секундой проверяет гонщиков дорога. Машина для них — одухотворенное существо со своим характером, особенностями, сильными и слабыми сторонами, которые надо уметь использовать во время испытания на дорогах. Участники ралли — это прежде всего рабочие люди. Они не просто садятся в машину, подготовленную механиком, и гонят ее к рекордам, а сами эту машину собирают, отлаживают, знают до последнего винтика. Именно таким человеком-созидателем и является Ваня Кукушкин. Фигура, глубоко симпатичная своим отношением к жизни, к людям. В паре с Кукушкиным ездит отличный спортсмен Николай Сергачев, которого играет Олег Янковский. Это прекрасный, целеустремленный, волевой спортсмен, но это другой характер, другой тип. Столкновение разных людей, отличных друг от друга воззрений на жизнь, спорт, работу и является предметом исследования в фильме «Мы с автомобильного». Картину снимает оператор В. Васильев. В фильме также участвуют: Лариса Лужина, Армен Джигарханян, Георгий Бурков, Николай Ферапонтов. П. Юлин. Ленинград
maut: Хорошо, что название поменяли.
Alexander Orlov: "Искусство кино", 1988, № 6, с. 24-32 Рубрика: Современность и экран. Свободная тема "Отечественные заметки" (Татьяна Москвина) ... Какие-то таинственные намеки и зловещие слухи о возрождении в нашей культуре "славянофильских" концепций полагаю явным недоразумением. И тени их не сыщешь сегодня. Я, во всяком случае, знаю только один, да и то анекдотический пример некоторого "панславизма" - это фильм И. Масленникова "Ярославна, королева Франции". Там славяне помогают будущей королеве на ее пути к укреплению Руси, неславяне злобствуют и вредят, а особняком стоят варяги, будущее историческое местоположение коих в системе врагов и друзей нации авторы фильма, видимо, не слишком отчетливо поняли. Там и лихая песня исполняется, с припевом: "Братья-славяне!" ...
Alexander Orlov: Непосредственно перед Холмсом. Тоже другое время, другая культура. Тогдашняя рецензия. «Искусство кино», 1979, № 5, с. 49-60 "Вкушая, вкусих мало меду..." Ст. Рассадин "ЯРОСЛАВНА, КОРОЛЕВА ФРАНЦИИ" Сценарий В. Валуцкого. Постановка И. Масленникова. Оператор В. Федосов. Художник Е. Гуков. Композитор В. Дашкевич. Текст песен Ю. Михайлова. Звукооператоры А. Зверева. Б. Андреев. Киностудия "Ленфильм", 1978 Я безгранично люблю историю и допускаю всякие подходы к ней, вплоть до легендарного... или иронического. Но вот всюду надлежит соблюдать то, что не назовешь иным словом, как вкус... Александр Бенуа - Льву Кулешову. 2 августа 1925 года. В "Генрихе IV" Пиранделло зрителям и участникам спектакля сперва приходится выяснять: какой-такой из разнонациональных Генрихов дал трагедии имя? Конечно, первая мысль: тот, кто более всех на общем слуху? Приснопамятный "Анри Катр", который - кто ж этого не знает? - Париж предпочел мессе, а кроме того, "вино любил до черта, но трезв бывал порой"? Нет, оказывается. Тот, что ходил в Капоссу. Германский. Из одиннадцатого века... Игорь Масленников и Владимир Валуцкий не стали называть свой фильм (рассказывающий, между прочим, о той же эпохе) по-пиранделловски лапидарно. И хорошо сделали: иначе, глядишь, наша память, цепкая на вершки, выхватила бы "не ту" Ярославну, угадала бы новгород-северскую княгиню из "Слова о Полку" и сопрано из "Князя Игоря". Фильм озаглавлен с разумной обстоятельностью; да, ничего не поделаешь, первым делом нужно заполнить анкету. Имя? Анна. Урожденная? Ярославна. Титул? Королева. Какой земли? Франции. Все четыре ответа информационно значимы, и больше того: все четыре... нет, теперь уже не "все", а "всего"... всего четыре слова составили не столь уж малую, да и просто немалую часть того, что нам вообще известно о киевской княжне, выданной черт-те куда, "к франкам". Как тебе живется, королева Анна, В той земле, во Франции чужой? Неужели от родного стана Отлепилась ты душой? Как живется, Анна Ярославна, В теплых странах?.. А у нас - зима. В Киеве у нас настолько славно. Храмы убраны и терема!.. Каково тебе в продутых залах, Где хозяин редок, словно гость. Где собаки у младенцев малых Отнимают турью кость?.. Это звучит не в фильме - к сожалению (которое станет ясно несколько позже). Это стихи Давида Самойлова, и в них, кажется, так и задувает необжитое, трудно одолимое, исторически достоверное пространство, в те отдаленнейшие времена многократно большее, нежели нынче: конь - не авиалайнер, да и "комонь" древности, надо полагать, был не чета рысаку восемнадцатого века, - не рукой было подать до племенных заводов Орлова-Чесменского. "Как живется?.. Каково?.." - вопросы обречены на безответность: можно ли дождаться весточки, ежели послы, явившиеся за Анной в Киев, покинули Париж в начале 1048 года и воротились только-только в 1049? А ездили с миссией, отнюдь не терпящей промедления. Тут и ожидать-то перестанешь. И позабудешь, как ждут. Подсчитано, что даже в прошлом веке (веке ямщиков, перекладных, фельдъегерей!) расстояния ощущались - да и были - в несколько десятков раз длиннее, чем сегодня; а страшное это дело - пространство, не поддающееся покорению. У него не только линейные меры, но - нравственные, и странно звучит на нынешний слух в лермонтовском "Наедине с тобою, брат..." бесстрастное приятие полной отъединенности от родителей, которые - где? Бог весть. И что с ними? Тоже одному богу ведомо. "Но если кто из них и жив, скажи, что я писать ленив, что полк в поход послали и чтоб меня не ждали". Поход, война, но и в мирном гарнизоне могло быть то же. Прощаясь с поместными родителями, прощались чаще всего навсегда. Расстояния рвали связь, даже сердечную. Я отклоняюсь от предмета? Нет. И дальше не одни раз зайдет речь о том, как важно современному художнику, пробующему понять отошедшую эпоху, ощутить себя в том времени и в том пространстве, порою насильно отодрав от себя то, что, кажется, всегда и для всех было одинаково естественным. Ан - не всегда... Но ответы на "как?" и "каково?" скрыты не только от сородичей и соотчичей дочки Ярослава Мудрого и не только тысячами верст (сотнями тысяч - учтем поправку в "несколько десятков раз"). Они и от нас утаены - уже не верстами, веками. Все об Анне Ярославне, пробившееся к нам, умещается на считанных... не страницах, строчках! Поскребем по сусекам. Вот источник наиизвестнейший - академик Б. Д. Греков, фундаментальная работа "Киевская Русь": "Меньше сведений имеется..." Не удержусь, чтобы не придержать цитату: меньше по сравнению с очень малым, мизерным - со сведениями о русско-чешских, польских и германских отношениях. "...имеется у нас о связях Руси с Францией. Хорошо известен всем брак французского короля Генриха I с дочерью Ярослава Анной. Она пережила своего мужа и вторично вышла замуж во Франции за графа де Крепи. Пережив и этого мужа, она вернулась к своему сыну, французскому королю Филиппу. Сохранились ее собственноручные подписи па французских документах 1062 г." Все! Правда, пока только у академика Грекова - все. Кое-что можно наскрести по другим источникам. Например, слегка расшифровать упоминание о втором браке. "Судьба Анны была романтична", - пишет еще один историк, В. Т. Пашуто, пишет, будто предлагает сюжет поэту или сценаристу; и верно: каких "Анжелик" можно тут накрутить! Оказывается, граф де Крепи (он же - де Валуа, такой он был владетельный) похитил Анну - как говорится, при живой-то жене, но по жалобе брошенной графини папа Александр II отлучил графа от церкви, а брак признал недействительным. Чем новоявленные супруги, тем не менее, осмелились пренебречь. Разыгрывается фантазия, правда? Хороша была, видать, киевлянка, если такие вокруг нее бурлили страсти. И только ли хороша? Еще про нее известно, что после смерти Генриха (1060) Анна как будто играла роль регентши при малолетнем короле-сыне и, даже удалясь в Санлис, оттуда за ним присматривала. Впрочем, авторы фильма категоричнее историков. "Ярославна венчалась на королевство и после смерти Генриха правила Францией. Ее похоронили в Санлисе, где до сих пор можно увидеть гробницу с надписью "Анна регина"..." - это из заключительных титров. Правила Францией - представляете? Золотовласая красавица на золотом троне, по мановению руки которой герцоги, графы и бароны... Увы, в реальности все было несколько иначе. Прежде всего, если б в самом деле правила, отняв у сына бразды, пришлось бы нам списать сыновние грехи на нее. А Филипп мало того что славился распущенностью, но и оказался никудышным политиком: стал безучастным свидетелем величайшего события мировой истории - его вассал, нормандец Вильгельм (Завоеватель) захватил Англию, а король не сумел извлечь из этого хоть какую-нибудь пользу для короны. Впрочем, и то сказать: что он мог? Что такое было в те времена французское королевство? Париж да Орлеан, да вечная зависимость от собственных вассалов, того же Вильгельма или того же де Крепи, так что, когда овдовевшая "Анна регина" стала хозяйкой графства, это не было для нее мезальянсом. Если на то пошло, уж скорее мезальянс был совершен прежде: когда великая княжна могущественной и рванувшейся к просвещению Киевской Руси венчалась на сомнительное франкское королевство... "Меньше сведений...", - говорит академик Греков (а современная историческая энциклопедия жалеет для Анны хотя бы трехстрочной заметки); это, в общем, понятно. Среди множества династических браков, связавших Русь Ярослава с соседями (множества! - сам князь женат на шведке Ингигерде, крещеной Ириною, сестра его Доброгиева за Казимиром Польским, дочери Анастасия и Елизавета за Андреем Венгерским и норвежцем Гаральдом Смелым, сын Всеволод женат на гречанке, есть известия иностранных летописцев о родстве с английским двором...), - словом, среди этого внушительного множества эпизод с Анной далеко не самый значительный: слово "Франция" звучало на Руси совсем не так, как сегодня, да и непосредственных контактов с франками не было, как не было границы. Историческая память при всей своей капризности все же избирательна - как и поэтическая, от нее зависимая. Уж на что увлекался Киевской Русью Алексей Константинович Толстой, захотевший разглядеть в ней сквозь туман истории лучезарный век, царство игры и первоначальной гармонии, "ой, ладо, диди-ладо, ой, ладо, лель-люли", - и тот хоть и воспел Ярославну, да снова не ту, не Анну, а Елизавету, возлюбленную варяга Гаральда, любовь которой норвежскому принцу пришлось завоевывать воинскими доблестями - понятно, в духе того нецеремонного времени: "Я город Мессину в разор разорил, разграбил поморье Царьграда..." А прежде Толстого о том же писал Батюшков... впрочем, прежде Батюшкова поэт XVIII века Львов... а куда раньше их всех - и сам Гаральд, сочинивший во славу Елизаветы песнь из шестнадцати строф, в которой самовосхваления всякий раз горестно обрываются рефреном: "Только русская девушка в золотой гривне пренебрегает мною". У Львова: "А меня ни во что ставит девка русская". У Батюшкова: "А дева русская Гаральда презирает..." Случайно ли история с поэзией сберегли именно этот образ отвергнутого - лишь потом осчастливленного - варяга? Может, и нет: в поэтическом сознании летописцев, не говоря уж о стихотворцах, государственные союзы и конфликты не раз преображались в "романтические", и любовное томление Гаральда - кто знает? - могло быть возвышенным знаком вполне трезвых домогательств союза с сильной Русью. Во всяком случае, Анной искусство очень долго не интересовалось, да и наш современник, поэт Самойлов, что он сказал о "королеве Франции"? Он ее пожалел. Все это необходимо знать, чтобы понять, из чего и, стало быть, как создавали сюжет своего фильма Валуцкий и Масленников. Неудачу исторической науки можно обернуть удачей художественной - отчего бы и нет? Фактов мало, но все же есть за что зацепиться, есть точка опоры, есть колышек, на котором, как козу на привязи, можно держать фантазию; есть притяжение к историческому моменту, необходимо ограничивающее центробежность вымысла, и одновременно какая у художника, не спутанного по рукам и ногам чрезмерностью эмпирического знания, какая у него возможность вырваться на свободу творчества, на вольный воздух истории! По-видимому, авторы эту возможность оценили. И четко осознали. Они выбрали, само собой, не авантюрную историю королевы, похищенной влюбленным вассалом; даже не Киев, о котором - по совокупности - нам как-никак известно довольно многое, не это своеобразнейшее государство, где древность обычаев сочеталась с юностью просвещения, где язычеству, далеко не искорененному, уже неисчислимое количество лет, а христианство всего-то годков на сорок старше Анны Ярославны и на десять моложе Ярослава Владимировича. Киеву, как и самому Ярославу Мудрому (великого князя играет Кирилл Лавров), в фильме отведено место эпизодическое, экспозиционное, сам же сюжет располагается - пространственно - на пути от Киева до Парижа и - хронологически - в границах того временного отрезка, на который этот путь пришелся. Тех нескольких месяцев, о которых нам уж решительно ничего не известно. Замысел ясен. И хорош, по-моему. Если вспомнить строго информативное название фильма, то можно сказать: авторы как бы решили заполнить своей фантазией пробел, который в их названии обозначила запятая. Анна Ярославна выезжает из киевских крепостных ворот; королева Франции готова въехать в ворота Парижа. Полудевочка, воображающая своего коронованного жениха прекрасным рыцарем па белом коне (совсем Георгий Победоносец на византийской иконе!), узнает по дороге и силу преданности и ужас предательства, видит разоренную Европу, встречается с опасностями да и со своей иллюзией расстается или готова расстаться: до ее слуха доводят, что прекрасный рыцарь - всего лишь старый распутник, угробивший двух жен. Правда, точно ли это так, нам, зрителям, узнать не дано. Вот финал; на высоком холме - Анна (Елена Коренева) и ошметки ее свиты, рассеявшейся за время пути, епископ Роже и княжий человек Злат (Сергей Мартинсон и Николай Караченцов). Они видят, как внизу разворачивается живописная кавалькада. "Боже! - кричит старый Роже, - я вижу плащ короля!"... Заметим: белый плащ. И конь - "блед", белый. Мечта Анны как будто сбылась... вот только, кто под плащом, нам так и неизвестно. Следует стоп-кадр. Именно - стоп; дальше идти некуда. Мы не узнаем, каков он, король Генрих (повторяю, мы - это зрители, а не читатели исторических книг; те-то могут выяснить, что Генрих в самом деле лет на двадцать старше Анны и в самом деле если не угробил, то похоронил двух жен), не узнаем, как сложится судьба кинематографической Ярославны, - разве что из скупых, патетических и не совсем точных титров финала. Но этого и не нужно. Так считают авторы, и с ними следует согласиться. К тому, что они собрались рассказать, качества короля Генриха I отношения не имеют. Никакого. Анна до коронации стала королевой. Созрела. Выросла. Таков, если я не ошибаюсь, замысел; да ошибиться и трудно, и намерения авторов проглядывают недвусмысленно. Отчетлива и фабула: она стройна или, по крайней мере, выстроена. В ее основу легло то, что князь Ярослав прокламировал в первом же эпизоде. Митрополит Феопемт, византиец (Армен Джигарханян), настырно отговаривает его отдавать еще одну дочку проклятым латинянам, но: "Грех?.. - возражает Ярослав. - Разве это грех, если породнятся престолы и народы отвратятся от братоубийства?" Идея (Ярославова) благородна, и проводится она (авторами) весьма последовательно. Анна может повздорить с "дядей", с Казимиром Польским, может даже в сердцах покинуть его замок; но стоит ей угодить в беду, как Казимир поспешит на помощь, по-родственному, даром что католик (вот наинагляднейший ответ злополучному митрополиту). Варяги могут, соблазнившись выкупом, пленить Анну, но стоит им услыхать, что Гаральд приходится ей зятем, как соблазн немедля отомрет и корысть уступит место семейственности. Зато от немецких рыцарей из Шварцвальда добра ждать не приходится - и опять-таки все понятно, правильно и стройно: в их края Ярослав дочек не выдавал. Может быть, не хватило - не предусмотрительности, а дочек. А найдись еще одна отроковица, тогда - согласно неуклонной фабульной логике - этот детант одиннадцатого века восторжествовал бы полностью. Предусмотрительность Ярослава - это одна, первая, сюжетная сила, разрушающая зло, которое встает на пути Ярославны... нет, вторая, ибо - ответная. Значит, нужна первая, созидающая зло, и ею оказывается агент Византии Халцедоний (Игорь Дмитриев), приревновавший Русь к латинянам. Его задача - чуть не сказал "задание", настолько видна здесь приключенческая кинотрадиция, влияние эстетики "Смелых людей" и "Конца резидента", - не пропустить Анну к Генриху. Киевлянку - к французу. Каким образом? "Пришить" потихоньку, благо Халцедоний, прикинувшись купцом-сарацином, едет в обозе Анны, а ее по ночам почти не охраняют? Нет. Нельзя. Отчего? Что, эти методы не в византийских нравах? Нет, судя по Халцедонию, да и по Феопемпту, для них свят лишь государственный интерес Царьграда. И, надо думать, дело в другом: приди коварному греку в голову эта мысль, сколь жестокая, столь и наипростейшая, не было бы сюжета. Этого сюжета. Такого. И вот Халцедоний добросовестно работает на сюжет, где надо, подстегивая, где надо, притормаживая. Подкупает варягов. Сообщает о богатом обозе шварцвальдским чужакам. И - мало ему внешних сил - ведет подкоп внутренний: штурмует исподволь невинность монаха Даниила (Виктор Евграфов), сопровождающего княжну и в нее влюбленного, искушает его любострастие, так что сама шпионская задача приобретает вид, так сказать, утонченный: не допустить Анну к жениху девицею. Уже в самом начале мы услышали многозначительное предостережение епископа Роже: а что если княжна не девственна? Такой невесты король не примет!.. И авторы потрудились, чтобы этот эпизод нам запомнился - не только сердитой отповедью Ярослава, но и тем, главное, что тут же, без отлагательства, нам сообщили и о влюбленности Даниила и о том, что ему велено быть спутником Ярославны. Это вскинутое ружьецо на протяжении многих минут фильма находится на боевом взводе, вот-вот выпалит, а нам вроде бы полагается волноваться. К тому же соблазнов - тьма. Не один Халцедоний нашептывает греховные мысли и эротические стихи поэтов Востока, но и легкомысленный Злат с хорошенькой служанкой Янкой (Ханка Микуч) резвится нагишом и предается на глазах у монаха плотским усладам. Тяжесть сюжетной нагрузки навалилась на невинность монаха и невинность княжны, на материю во всех отношениях хрупкую, и если сообразить ко всему, что девичья честь Анны начинает невольно восприниматься как аналог чести всея Руси, которой надобно не осрамиться перед Францией, - во всяком случае, вторая честь, возвышенная, явно зависит от первой, весьма и весьма конкретной, - то ничего не остается, как констатировать с сожалением: наивно. Вдруг замечаешь: сама по себе прямая логика фабулы, сама ее четкая наглядность несколько обманчивы. Да, детали сюжета стройно и аккуратно соединены, сцеплены, пригнаны, свинчены, но что это за детали? Это - случайности. Продумана конструкция, но непрочен материал. А в таких случаях возрастает забота о сцеплениях, стройность хочет выглядеть сверхстройностыо, ясность - сверхъясностыо, наглядность - тоже; непостигнутый хаос гармонизируется в ударном порядке: ничто не держится так уверенно, как неуверенность. Династические браки русских княжен и княжичей представлены всеевропейским семейственным кружком, сама Европа - семьей, где посторонние - лишь шварцвальдские рыцари, не охваченные родственными узами с Русью и - через нее - с другими. Европа, необычно огромная с сегодняшней точки зрения, полуобжитая, разъединенная, представлена в фильме как пятачок, как перенаселенная площадка, где поляк шагу не сделает, чтобы не напороться на варяга, а чуть поодаль, за бугорочком, уже притаился германец... Я совсем не случайно заводил разговор о пространстве одиннадцатого века, не ощутив которое, не ощутишь эпохи. Но даже пассажирам "Ил-18" или "Боинга" такая Европа показалась бы тесноватой. В знаменитой сказке Чуковского так описано путешествие Крокодила Крокодиловича: И домчался стрелой До сторонки родной, На которой написано: "Африка". Художник Ре-Ми, кажется, так и нарисовал эту Африку: как часть глобуса, кусок географической карты. Все домашнее, ручное, картинное: это ребенок водит пальчиком по карте мира, путешествуя таким, всем доступным, манером. Европейские просторы в фильме съежились до масштабов карты - если не "земшара", то двухверстки. И это не только, мне кажется, некинематографично (ибо, что же, как не кино, способно выстроить слаженный и стремительный сюжет, не поступившись размахом пространства, ежели понадобится, глобальным?) - это неисторично. Лучше сказать - внеисторично, как внепространственно. А история - не то, с чем, как это ни скучно, приходится сверять сочинительскую фантазию, утрясая хронологию и стараясь героя одиннадцатого века не вырядить в камзол восемнадцатого; история - для исторического произведения - материал (прошу прощения за банальность). Правда, и хронология - тоже вещь небезобидная. Итак, год 1048-й. Польша. Замок Казимира I Восстановителя (или Обновителя), женатого на сестре Ярослава Мудрого Доброгневе (Добронеге). По дороге в Париж Анна завернула к родственнику, и сейчас между ними идет забавная перепалка, поначалу благодушная. - У тебя нет ничего святого, кроме золота! - скажет Казимир, и Анна отпарирует: - У меня дяди - святые, убиенные мученики: Борис и Глеб!.. Находчиво, но - преждевременно. Борис и Глеб Владимировичи, убитые Святополком Окаянным, первые русские святые, будут канонизированы только в 1071 году. Так что реплика Анны вступит в силу через двадцать три года. Но, может, это неважно? Что такое двадцать с чем-то лет по сравнению с девятью веками, отделяющими нас от события? Допустим: неважно. И пойдем дальше. Казимира находчивость Анны не смущает. Тем более что: - А вот папа другого мнения. - Значит, он ошибается! - Дочь моя! - Казимир в ужасе. - Да ведь ты богохульствуешь! Еще одна остановка. Взывание к священному авторитету папы, столь естественное для нынешнего католика, в тот - именно в тот - момент уже не так вероятно. В предшествующие полвека папство вконец утеряло уважение верующих, папы были погремушками в руках королей; дело дошло до того, что в Риме очутились сразу три папы, и только в 1046 году, за два года до изображаемого в фильме (маловато, чтобы успеть утвердить авторитет папства), германский император Генрих III низложил эту не слишком святую троицу и возвел на папский престол Климента II, земляка. Попробовали бы граф де Крепи и Анна Ярославна пренебречь проклятием папы, будь у того реальное влияние!..
Alexander Orlov: Окончание рецензии Впрочем, если мне скажут "придирка", я спорить не стану. Пусть - придирка. В конце концов, и не такие хронологические смещения возможны и даже, считают, неизбежны. В третьем тысячелетье Автор повести О позднем Предхиросимье Позволит себе для спрессовки сюжета Небольшие сдвиги во времени - Лет на сто или на двести. В его повести Пушкин Поедет во дворец В серебристом автомобиле С крепостным шофером Савельичем. За креслом Петра Великого Будет стоять Седой арап Ганнибал - Негатив постаревшего Пушкина. Царь Примет поэта, чтоб дать направление Образу бунтовщика Пугачева. Он предложит Пушкину Виски с содовой, И тот не откажется, Несмотря на покашливание Старого эфиопа... Так пророчит, улыбаясь, уже цитированный мною поэт Самойлов, и не примириться ли заранее с неизбежностью? Но прорицание горчит печалью. И даже... душу, что ли, царапает? Почему-то не удается внимать ему с полным благодушием. Почему? Наверное, в особенности потому, что речь идет о Пушкине, который - вдруг! - и не Пушкин вовсе, ибо утратил столь ощутимую нами конкретность духовного и телесного облика, расплылся, распылился, исчез. Господи, неужели и это возможно? Неужели для растреклятого сочинителя следующего тысячелетия он станет всего только беллетристической фигурой, которую можно изображать как угодно, с допуском или припуском? Если бы подобное случилось со всеми нами, включая "хоть одного пиита", с которым Пушкин связывал свою вечную жизнь, это значило бы: мы навсегда утратили свою историю. Предостережение поэта серьезно. И серьезность отчасти (о, разумеется, лишь отчасти!) подтверждает фильм "Ярославна...", тем более что ситуация схожа: людей Киевской Руси и нас разделяет то же тысячелетие, что Пушкина и его вымышленного биографа. Многое смещено, и не заметно особой охоты этим смещениям противостоять. Что касается папы римского, то этот сдвиг, пожалуй, несуществен. Ко всему прочему, уже очень скоро папский авторитет поднимется настолько, что знакомый нам Генрих IV поползет к Григорию VII в Каноссу. И вообще - что нам до папы? Не из-за него не тянет благодушествовать. Воротимся в замок Казимира. - Святые! Святые! Святые! - по-девчоночьи упорствует Анна. - И дед мой, Владимир, тоже святой! Вот тут уж хронология кричит: креститель Руси Владимир Равноапостольный был провозглашен святым, судя по всему, не раньше тринадцатого века! Хотя авторы отчего-то настаивают на скоропалительности его канонизации. Уже не одна Анна, но сам митрополит Феопемпт говорит Ярославу: - Отец твой Владимир дружил с Византией и Русь крестил. За сне и был причислен нами к лику святых. Впрочем, есть тут нечто, более досадное, чем даже хронологический произвол. Обратим внимание: сама проблема канонизации, то есть конкретного выражения благодарной исторической памяти (средства увековечения тогда могли находиться только в руках церкви), решается по-современному четко. Как награждение медалью за отвагу на пожаре: заслужил, провели по документам, на, получи. И трудное, очень долгое формирование общественных представлений о том, кто является героем или мучеником истории, трудное и долгое, как формирование самого общества, обретает неожиданное проворство. Нынешний стереотип - оценки заслуг или просто бытового поведения - перекрашивается "под старину". Все элементарно: Анна в начале фильма еще ребенок. Детям свойственно хвастать. Чем хвастают нынешние? Братом-хоккеистом или теледиктором-сестрой. Но в одиннадцатом веке - ни хоккея, ни телевидения. В одиннадцатом веке они, чудаки, еще в бога верят. Значит... Наверное, я не скопировал ход размышлений авторов. Наверняка даже. Но результат таков, будто и вправду они шли путем бесхитростных силлогизмов. Елена Коренева - очень талантливая артистка, уже показавшая (думаю, пока больше на театре, чем в кино) драматический темперамент, прекрасную нервность, способную, однако, не выхлестнуть за края замысла и вкуса; в этом смысле сравню ее разве с Ольгой Яковлевой (Лиза Хохлакова) и Аллой Демидовой (Раневская). Есть и в фильме сильная сцена, мгновение перелома от Ярославны - к королеве. Даниил не выдержал искушения, его обрекли на казнь, и в Анне смятенно столкнулись жалость и даже словно бы предчувствие возможной любви - предчувствие, которому уже никогда не сбыться, - с горьким и трезвым ощущением народившейся силы. Силы, которая поможет жить дальше, но и сковала отныне своей тяжестью душевный порыв. Теперь не будет прежней, младенчески импульсивной Анны. Теперь она способна только хоть и на царственный, но - жест. Конец детскости Коренева сыграла хорошо; саму детскость - нет. Да и как ее играть - вневременную, схематическую, "вообще"? Каким обходным актерским маневром обогнуть вопросы, на которые не дает ответа сценарий: почему Анна так легко расстается с родиной и родными? Почему ничуть не страшится неизвестности? Откуда, из каких корней вырастает в ней суровое ощущение долга? Правда, "Анна в меня", - пояснит отец, но мы и его-то самого не успели даже рассмотреть толком, хотя Лавров и постарался огрузить своей артистической значительностью эпизодическую летучесть роли Ярослава. Так мало-помалу возникает атмосфера сомнения, недостаток счастливой и безусловной веры в происходящее, отмахивающейся не только от придирок, но и от претензий небезосновательных: ну, не совсем так было, совсем не так, ну и что, разве в этом суть? Возникает атмосфера настороженности, недоверия даже к мелочам, к пустякам. Например, появляется в фильме германский арбалетчик, а как будто считается установленным, что арбалеты попали в Западную Европу только после первого крестового похода, лет, стало быть, через пятьдесят, - так скажите, пришло бы в голову мне, зрителю, честное слово, не страдающему болезнью дотошности, проверять всю эту ерунду, если бы меня покорили безусловностью правды? Я бы и вел себя как покоренный и покорный, а сейчас бунтую по мелочам, придираюсь и брюзжу... Незавидное положение. Если б я еще все эти мелочи и немелочи держал в голове впрок, но куда там! То, что я, мягко говоря, не специалист по Киевской Руси, полагаю, заметно. Не удивлюсь, если кто-то из историков-профессионалов поправит мои сведения, может быть, вычитанные из книг, уже "исправленных и дополненных". Однако вирус сомнения неотвязен, надоедлив, и вот лезешь в монографии и справочники (несколько часов в Ленинской библиотеке, открытый фонд...) выяснить родословную совершенно не нужного мне арбалета. Или прикидываешь: неужто за княжной явилось посольство, столь малочисленное - епископ Роже да рыцарь-наемник, весельчак-забулдыга Бенедиктус (его играет Василий Ливанов)? Выясняется, что нет, конечно. Вот свидетельство историка: "С миссией короля на Русь отправились ученый епископ из Мо Готье Савейр, Васцелин де Шалиньяк и Роже Шалонский, а с ними много других знатных лиц". Много... Знатных... Выходит, дороже ценили в Европе русских княжен. От придирок можно отказаться; я и отказываюсь. Отмахнемся от одной, третьей, десятой, начнем подчеркнуто искать следы пристрастия к точности (Лавров припадает на ногу - верно, Ярослав был хромоног!), но куда деться от отсутствия доверия? Далеко не всегда припечатаешь: "Этого быть не могло!!!" Чаще - могло, отчего ж, а все-таки... Вот Ярослав, как говорится, мягко, но жестко дает отповедь митрополиту: "...Ты пастырь духовный. А в дела дома моего носа не суй!.. Прости мне, господи!" Кирилл Лавров вздымает иронический взгляд, чем и помимо сентенций убеждает нас, что его князь и далее не станет считаться с мнением пастыря. Кто осмелится утверждать, будто ничего подобного исторический Ярослав не сказал бы в раздражении или хоть не подумал? Но и кто скажет, что именно такие отношения власти и церкви характеризуют одиннадцатый век? Это уж скорее помечено петровским и послепетровским временем, а пока что киевскому князю нужно крепко держаться за "попа", "поп" - опора его власти, и сам Владимир крестился и крестил не из внезапного отвращения к язычеству (которое он до поры до времени всячески укреплял), а трезво рассудив, что христианское единобожие утвердит его единовластие. Дальше: варяги. Мог ли их предводитель Ярл Рагнвальд (Александр Суснин) расторгнуть сделку с греком Халцедонием, узнав, что Анна - сестра норвежской королевы Эллисив, то бишь Елизаветы? Опять-таки почему бы и пет? Кто знает, что там могло зашевелиться в темной душе варяга?.. Мы, во всяком случае, не знаем, нам его как характер в фильме не представили. Но вполне мог и наплевать на родство, имел к тому основания или, вернее, не имел твердых оснований поступить иначе, предпочесть личной выгоде государственные интересы. Хотя бы потому, что слово "государственные" тут не совсем подходит. Варяжские дружины тех времен разбойничали сами по себе, не выражая волю своего государства и не очень заботясь о его престиже; таким же вольным пиратом до своего воцарения был и легендарный Харальд Хардрада, Гаральд Смелый (или Суровый, или Строгий, или Жестокий), - об этом пишет замечательная скандинаведка Е. А. Рыдзевская, чья книга "Древняя Русь и Скандинавия. IX-XIV вв." только что вышла в свет; пишет, заключая: "...государства в собственном смысле у скандинавов не было". А государственное сознание складывается дольше, чем само государство. Куда... Вновь если и не натяжка, то - необязательность. Могло быть, могло не быть. И даже опасаюсь, что в обоих случаях это "могло не" все же исторически вероятнее. Вот они, хрупкие случайности, легшие в основу стройной фабулы. Эстетические двусмысленности - лишь проявление двусмысленности... но почему именно "дву..."? "Трех...", "пяти...", n-смысленности отношения к истории. Неопределенность меры не имеет, на то она и неопределенность. А может, и это все - сплошная придирка? Может, авторы и не ставили перед собою серьезной задачи? Может, история - как суровая, труднодоступная, ждущая исследования область - их не занимала? Тем более, фильм музыкальный. И даже одна смешная песня имеется: как барон Жермон поехал на войну, а жена его очень сильно забавлялась. Кто ж решится, скажем, постигать старинную Русь по оперетте "Девичий переполох"? Возможно, и тут - мюзикл, ждущий суда по законам, им над собою признанным? Если бы. Но для мюзикла - скучновато. Я возвращаю читателя статьи к ее эпиграфу: великолепно чувствовавший исторический стиль Александр Бенуа и не думал возражать против весело-грациозного подхода к истории, да и претив иронического; истинная глубина знания располагает к широте взгляда, и станет ли самый заядлый эллинист или пристрастнейший историк Киевской Руси швырять каменья в "Прекрасную Елену" или в саркастически-озорную поэму Карела Гавличека Боровского "Крест святого Владимира"? Если да, то этим они лишь уличат себя в педантизме. Меня ничуть не смущает появление в фильме явно опереточного (или как будет посовременнее; мюзикального, что ли?) рыцаря Бенедиктуса. Как и то, что ему, такому, пожалуй, вольготнее жилось бы в другом веке и в другом контексте (в романах Дюма?). Больше скажу. Даже с его очевидной стереотипностью (непременная фляжка, репризное острословие и песенка про помянутого рогоносца Жермона, которую обаятельный актер В. Ливанов распевает знакомым нам голосом крокодила Гены) я согласен смириться, ибо жанр есть жанр, и стоит ли ждать от блистательной оффенбаховской "Елены" художественно-типологических озарений? Но тогда отчего бы и Мартинсону не развернуться, отчего бы и Караченцову снова не суметь того, что он умел в спектакле "Тиль"? Отчего бы не воцариться непритязательному, но стилистически законченному миру киномюзикла? Тем более что сюжет, воздвигнутый на исторических qui pro quo, мне кажется, ждал именно такой "доводки". Нет, однако. Вкрапления иного жанра инородными и оказываются, комизм, невольный и вольный, обнаруживает свое несоответствие авторским намерениям, как будто вполне серьезным. Варяги, костюмированные наподобие хористов провинциальной антрепризы, мало подходят к нешуточно драматической роли, которую они вот-вот сыграют в жизни Ярославны. Король Казимир, не успев доругаться с Анной, грозно скачет ей на выручку впереди своего войска (кстати, еще один визуальный штамп - только тачанки недостает), а выручив, тут же возобновляет ссору, и они опять стараются перекричать друг друга, как персонажи чеховского "Предложения". Или - внимательно следим за рукопашной Бенедиктуса с толстяком-германцем, переваливающимся и рыкающим по-медвежьи (в зале - смех), как вдруг вздрагиваем от весьма натурального хряска выдавливаемых глаз... или что там попортил врагу Бенедиктус, кадык? Я не успел разглядеть. Стилистическая зыбкость, естественно, ставит актеров в трудное положение. Что играть? Драму? Комедию? Да это бы еще ничего, можно разобраться; однако: жизнь или игру в нее? И вот сочувственно наблюдаешь, как способный, но еще совсем неопытный Владимир Изотов мается в почти бессловесной роли молчальника Ромуальда, а прекрасный польский актер Веслав Голас не может нащупать равновесия, изображая Казимира, то ли воина, то ли ученого теолога, то ли водевильного говоруна (больше верится в последнее). Актерам трудно, и их профессиональные усилия ценишь, если они выходят из положения пусть без приобретений (кто из них может считать, что нашел в этом фильме нечто повое для себя? Лавров? Джигарханян? Мартинсон? Коренева?..), зато и без бросающихся в глаза потерь. Трудно не только актерам. Одна из неудач меня задела особенно - своей непредсказуемостью. Настолько, что прежде я должен признаться в любви. Мало сказать: с интересом - с восхищением слежу я за сотворчеством композитора Владимира Дашкевича и поэта Юлия Михайлова. Чем обрадовал их шедевр, песни из "Бумбараша" (а потом - из спектакля "Бойня номер пять")? Безупречной мелодичностью, или что там ценится у меломанов? Словесной остротой? Да, конечно. Но еще и (скучное слово) функциональностью. Способностью в полном смысле стать частью фильма, самим фильмом, растворившись в нем. Растворение требует самоотверженности. Эти песни не запели и не запоют широко; жалко, а что делать? Их жизнь - внутри фильма, они слишком много отдали его успеху, чтобы самостоятельно жить вне его. Так вот, впервые Дашкевич и Михайлов показались мне неинтересными. Я вижу, как поэт старается нащупать стилистический ориентир для "галльской" песенки Бенедиктуса, для гадания Анны; как он придает любовным признаниям Даниила привкус восточной чувственности, аромат Соломоновой книги. Я вижу, однако, и то, что у каждой песни своя, отдельная, задача, свой, отдельный, успех или неуспех. Общего ориентира - нету. Пресловутая зыбкость не дает ни одной из полярных стихий - ни суровой сосредоточенности на "голой" правде (пример для ясности - "Андрей Рублев" Тарковского), пи условно-беспечальной комедийности (для той же предельной ясности - оперетта "Девичий переполох") определиться и восторжествовать, но она все впускает в свои неопределенные пределы, все понемножку, и, может быть, эта осторожная дозировка кажется авторам проявлением меры? Вкуса? Время от времени мелькнет робкая капустническая хохма. "Почему стоишь, как не родной?" - предвосхитит современный жаргон древнерусский воевода. "От вонючего хорька слышу!" - прокричит остроумный Злат. "Такай тихий, непьющий", - словно бы настрадавшись от любителей "на троих", оценит добродетели рыцаря Ромуальда Яика. И эта робость-признак половинчатости, неопределенности, неоформленности. У Зощенко, у того-то императрица Екатерина вполне имела право сказать: "Я еще сама интересуюсь царствовать"; один философ - другому: "Да перестаньте вы, Сократ Палыч, вздыхать. Какой же вы после этого стоик? Я на вас прямо удивляюсь". У него гардеробщик в знаменитой "Бане". "Это, говорит, каждый гражданин настрижет веревок - польт не напасешься". А Люций Корнелий Сулла, расправляясь со сторонниками Мария, вдруг поддакнет работнику гардероба: "Это каждый настрижет у прохожих голов - денег не напасешься". Какая цельность и цепкость мысли, какая неслучайность шуток, самых, казалось бы, небезупречных! Коммунальные страсти оказываются кровоточащими, осмеянная Воронья слободка предстает хоть и тенденциозной, по моделью мира, на каждой кухне отыскивается свой Наполеон, свой Отелло, свой Гарпагон - а, с другой стороны, как самовыворачивается кухня, перемеривающая историю человечества, Ватерлоо и Аркольские мосты по своей мерке... В конце концов, ведь и вкус - не эталонный парижский метр. Я, зритель и читатель, соглашаюсь быть озадаченным, покоробленным - лишь бы увидеть за покушением на мои устоявшиеся представления мысль, которую всерьез хотят вбить в мою голову. (Не увижу сразу, так после оценю; не оценю, так незаметно усвою, - на том стоит искусство). Но - мысль! И - хотят вбить! Слово "вкус", произнесенное Бенуа, я готов понимать и более, так сказать, первоначально. Физиологически. (А если совсем всерьез- то не эстетически только, но нравственно.) Был ли у Валуцкого и Масленникова вкус к теме, жадность к эпохе? Хотелось ли им "вкушать"? Голод - был ли? Слюнки - текли? Взялись ли сценарист с режиссером, коли уж не собирались свести нас в веселый хоровод вокруг очаровательного мюзикла, за Русь Ярослава Мудрого именно и только потому, что способны сказать о ней что-то более главное п насущное, нежели о Франции Людовика XIV, Англии Кромвеля или об Америке Линкольна? Были ли внутренне готовы понять боли, страдания и гордость нашего "далекого - близкого"? Мы так не избалованы историческими фильмами, что, право, можно было с легкой душой понять и простить художническую неудачу - лишь бы на пути трудного, серьезного постижения (и погружения); но эта неудача не такова, не "чисто эстетическая"... Или и это с моей стороны - придирка?.. Я (надеюсь, можно было заметить) не стремлюсь охаять картину. Напротив. Я пробовал упомянуть многое, более или менее понравившееся, и, если мало, мог бы добавить. Вообще, я не собираюсь ставить под сомнение опытность режиссера и сценариста, мастерство актеров. Просто всеми своими сомнениями, придирками, всей рецензией я задаю вопрос - и банальнейший: была ли выстраданность или, скажем спокойнее, выношенность идеи? Что делать, он для меня принципиален. Думаю, не для меня одного. Нам мучительно важно знать - понять! - как складывалась и даже как могла бы сложиться наша история, одним из прекрасных начал которой была рванувшаяся к просвещению и национальному достоинству Киевская Русь. "В XI веке Русь не была культурно отсталой страной. Она шла впереди многих европейских стран, опередивших ее только позднее, когда Русь оказалась в особо тяжелых условиях, приняв на себя удар монгольских полчищ и загородив собою Западную Европу" (академик Греков, цитировавшаяся монография). "Как могла сложиться..." - этот вопрос, я знаю, историки считают бессмысленным (что, если б не было нашествия монголов? войны 1812 года? восстания декабристов?..), а все же он не перестанет нас волновать, даже если мы эту бессмысленность признаем; не волнует ли он - на досуге - и историков? Да он - по крайней мере, с нравственной точки зрения - и не бессмыслен. Надо знать, с чего мы начинали и куда сбирались идти, надо осознать, каковы же были беды, на нас обрушившиеся; надо попять величину потерь и доблесть преодоления. Это узнаёт... старается узнать искусство. Сергей Михайлович Соловьев по одному поводу вспомнил этимологию слова "правда": "следование дела, исправление зла". Былого зла не исправить, но историческую правду в искусстве не констатируют, ее "следуют", тратя на следование всю душу. Сколько ее есть.
Alexander Orlov: Перед феноменальным успехом ШХДВ как же ругали предыдущий фильм Масленникова! «Искусство кино», 1980, № 2, с. 30-37 «Кино и отечественная история» (В. Пашуто, член-корреспондент АН СССР) … При таком скупом историческом рационе появляются киноленты типа "Ярославна - королева Франции" или "Сказ о том, как царь Петр арапа женил". Быть может, выйди они в ряду сотни хороших исторических кинолент, это и не вызвало бы особой тревоги, но ведь они почти единственные! Об этих псевдоисторических фильмах уже писалось. Замечу лишь, что романтическая судьба Анны Ярославны во Франции (где ее похитил граф де Крепи), ее роль регентши, - сооружение Сенлиса давали блестящую возможность, вопреки домыслам недругов, отрицающих историческую роль Руси в Европе, охарактеризовать нашу страну как великую державу средневекового мира и показать действительную роль русско-французского союза в рамках сложных и совершенно непонятых режиссером международных коллизии той эпохи. Вместо этого нам предлагают костюмированный балаган. Этот фильм глубоко неинтеллигентен. Его создатели не имели представления ни о духовном, ни о материальном богатстве Руси, ни о психологии ее людей, ни о сущности их характеров в той мере, в какой они известны по документам. Они сделали мюзикл, но выдали его за историческую ленту. Лучше было не притязать на историзм, как то и сделано в фильме "Иван Васильевич меняет профессию". Насколько я понимаю, в истории взаимоотношений нашей историографии и искусства издевательство над отечественным прошлым никогда не поощрялось. Между тем и "Ярославна..." и "Сказ..." с его дикими нравами и трудягой-царем, ищущим, кому бы из плебеев передать свое наследие в стране, - все это те случаи, от которых предостерегал еще Ленин, требуя, чтобы "не повторялись не раз происходившие печальные казусы, когда пропаганда достигает обратных целей". Последствия подобных фильмов многообразны. У нашего зрителя они порождают ерническое, неуважительное отношение к родной истории, создавая в целом превратное представление о прошедшей эпохе, ее закономерном характере и, вместе, неповторимом своеобразии, о материальных нуждах и духовных исканиях людей, об истинных социальных сложностях их жизни, о возникавших в ту пору традициях. За рубежом подобные фильмы бросают тень на нашу историю, обычно вызывая радость той части прессы, которая привыкла смотреть не на экран, а сквозь него и видеть в русской истории только извечное варварство, темноту и деспотизм... Не говорю уж о языке подобных фильмов. Об этом, если захотят, могут многое поведать специалисты. Что же: "Мечты поэта - историк строгий гонит вас"? Хочу быть верно понятым - речь идет вовсе не об элементарной исторической достоверности, обязательно присущей учебному кино: я не пурист и готов смотреть сделанные на исторические темы трагедии, драмы и комедии, но при непременно талантливом воплощении исторической и художественной правды характеров. Автор может работать по методу Льва Толстого (что всегда предпочтительнее), не игнорируя реально известных исторических источников, а может и как Юрий Тынянов, который начинал там, "где исторический материал кончался". Но при любом подходе он должен знать историю, понимать ее общественно-политическое значение в современном мире и непременно ее уважать, ибо чувство национальной гордости, о котором писал В. И. Ленин, это самое глубокое из чувств, воплощающее не созерцательный, а творческий характер любви к Родине во имя общественно-политического и культурного прогресса народа, во имя гуманизма и мира на земле. Народный поэт Абуталиб Гафуров как-то сказал Гамзатову мудрые слова: "Запомни, Расул, что я тебе сейчас скажу: если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки". … «Вопросы истории», 1980, 31 июля (№ 7 или 8) «Идейно-воспитательные функции советской исторической науки» (С. С. Хромов) … Порою на прилавки книжных магазинов и полки библиотек, на экраны кинотеатров или телевизоров попадают произведения, построенные без учета новейших данных марксистской историографии, не отличающиеся классовым подходом к явлениям прошлого. Так, в кинофильмах "Ярославна - королева Франции" и "Как царь Петр арапа женил" допущен явный отход от исторической правды. В некоторых художественных произведениях на исторические темы реальные факты перемешаны с недостоверными, а то и просто вымышленными. Целесообразно было бы найти твердые организационные формы сотрудничества историков с творческими союзами. Они могли бы совместно обсуждать вопросы отражения исторических сюжетов в художественной литературе, на сценах театров, в кино и телепередачах. Такие обсуждения будут одинаково полезны и для ученых, и для писателей, режиссеров, актеров, и для работников издательств, радио, телевидения. … «Искусство кино», 1981, № 2, с. 161-178 Рубрика: «Готовясь к XXVI съезду КПСС» «Время и жанр» (К проблеме типологии жанров советского кино второй половины 70-х годов) (Е. Левин) … Жанровое многообразие нашего кино прошедшего пятилетия сопровождалось появлением фильмов эклектичных и псевдожанровых. Мы видели картины, претендующие на ранг психологической драмы ("Беда"), исторического фильма ("Ярославна, королева Франции"), притчи ("Городок Анара"), комедии ("Живите в радости"), мы оценили наивное смешение французского с нижегородским в салонно-мещанской музыкальной "драме-мелодраме" "Женщина, которая поет"... Эпигонство - неизбежный спутник новаторства, кривое, но все же зеркало, по-своему отражающее реальные закономерности кинопроцесса. … «Искусство кино», 1981, № 5, с. 8-27 Рубрика: «Современность и экран» «Союз искусства и труда» ("Круглый стол" "ИК" в Набережных Челнах в преддверии IV съезда Союза кинематографистов СССР) … Александр Белоусов, мастер литейного завода КамАЗа: «Я хочу посетовать на то, что почти совершенно забыт жанр исторических фильмов. То есть по видимости исторические картины на экран выходят - например, "Сказ о том, как царь Петр арапа женил", "Ярославна, королева Франции", еще можно назвать, но во всех этих лентах история какая-то ненастоящая, балаганная, что ли». … «Искусство кино», 1984, № 4, с. 44-49 Рубрика: «Кинематограф 80-х. Дневники. Разборы и размышления» «Сцены из рыцарских времен» (А. Шемякин) (про фильм "Баллада о доблестном рыцаре Айвенго") «… Авторов картины трудно упрекнуть в изначально несерьезном отношении к собственному замыслу: как получится, так и получится - что было ощутимо, скажем, в "Ярославне, королеве Франции", где легкомысленность сама по себе и становилась едва ли не жанром фильма.»
maut: Прям даже захотелось пересмотреть этот ужасный исторически неверный и идеологически невыдержанный фильм.
Алек-Morse: Не помню, было или нет - плакат к фильму "Ярославна, королева Франции":
Alexander Orlov: А этот плакат был? А вот еще про фильм с оригинальным названием "Мы с автомобильного"
Михаил Гуревич: Самое интересное. Сегодня была передача к юбилею Ирины Мирошниченко. И там прозвучало, она будет сниматься в "Зимней вишне-4". Вот лучше сами на сайте канала посмотрите https://www.1tv.ru/live Там и Масленников есть, и страницы сценария видно, и буклет к фильму.
Pinguin: А что интересно-то? Что Мирошниченко снимается в "Зимней вишне 4"? Так это вроде не секрет.
Михаил Гуревич: Pinguin пишет: А что интересно-то? Что Мирошниченко снимается в "Зимней вишне 4"? Так это вроде не секрет. Я не знал Вообще про этот проект не знал.
полная версия страницы